Татьяна Михненко. Не хочется, чтобы горб моего горя был виден со всех террас (почти ©).
Мандариновая долька Луны
Вы не из Витебска?
Марк Шагал. Р. И. Рождественский
Пусть каждый встретит свою Беллу, а спел Олег Митяев
Александр Городницкий
Урок физики
Мне снится год пятидесятый
И коммунальная квартира.
В России царствует усатый —
Его ударом не хватило.
Десятый класс, любовь, разлука,
Туристский лагерь в Териоках,
И я, испытывая муку,
Стишки кропаю на уроках.
Колени сдвинули до хруста
Атланты довоенной лепки.
Вокруг шпана шныряет густо,
До самых глаз надвинув кепки.
Но это всё не важно вовсе:
Медаль — желанная награда.
Ещё не арестован Вовси,
И Этингер, и Виноградов.
И небо в облачных заплатах
Не предвещает ненароком,
Что тяжкий рок пятидесятых
Заменится тяжёлым роком
Восьмидесятых.
День погожий.
Внизу на Мойке шум моторки.
А я по всем предметам должен
Тянуть на круглые пятерки.
И далека пора ревизий
В теперь распавшемся Союзе.
Мне говорит с усмешкой физик:
«Таким, как ты не место в вузе».
Горька мне давняя опала,
Как и тогда в десятом классе.
«Как это было, как совпало!» —
Позднее удивится классик.
Но это мелочи, поскольку
Любовь поставлена на карту,
И мандариновая долька
Луны склоняет время к марту.
1997
Наталья Дудкина
Засыпай, увидишь сон
Засыпай, увидишь сон,
Как любовь у сердца дышит.
Из полуночных окон
Истекает свет застывший.
Выгорают три окна
В полумраке надо мною.
Я молчу, и тишина
Отвечает тишиною.
Подбираются слова,
Подбираются к значенью.
Легче было целовать,
Миловать ежевечерне.
Невысоко, нелегко
Мы летали — как придется,
Не наградою покой,
А тоскою в сердце льется.
У метро наискосок
Снежной бабы грустный идол.
Привкус снега — пресный сок,
Призрак детства и обиды.
Щеки варежкой утру,
Снег и слезы намешаю.
Ты не бойся, не умру —
Я теперь уже большая.
Шорох вороха листвы —
Робкий лепет о любови.
Скрип по снежным мостовым —
Бой сердец до первой крови.
След оставленный в снегу
Будто ранка зарастает.
Задыхаюсь, но бегу,
В руки теплые бросаюсь.
Это талая вода
На ресницы набегает.
Слезы, милый, не беда,
Я вот так предполагаю.
Если плачу, но не злюсь
Поминая все, что было,
Значит я еще люблю,
Значит я не разлюбила.
Ни обиды, ни дела
Не столкнут нас больше с круга.
Будем греться друг о друга
Выживая до тепла.
Арсений Александрович Тарковский
СТАНЬ САМИМ СОБОЙ
Werde der du bist.
Гёте
Когда тебе придется туго,
Найдешь и сто рублей и друга.
Себя найти куда трудней,
Чем друга или сто рублей.
Ты вывернешься наизнанку,
Себя обшаришь спозаранку,
В одно смешаешь явь и сны,
Увидишь мир со стороны.
И все и всех найдешь в порядке.
А ты — как ряженый на святки —
Играешь в прятки сам с собой,
С твоим искусством и судьбой.
В чужом костюме ходит Гамлет
И кое-что про что-то мямлит,-
Он хочет Моиси играть,
А не врагов отца карать.
Из миллиона вероятий
Тебе одно придется кстати,
Но не дается, как назло
Твое заветное число.
Загородил полнеба гений,
Не по тебе его ступени,
Но даже под его стопой
Ты должен стать самим собой.
Найдешь и у пророка слово,
Но слово лучше у немого,
И ярче краска у слепца,
Когда отыскан угол зренья
И ты при вспышке озаренья
Собой угадан до конца.
Борис Чичибабин
МЕНЯ ОДОЛЕВАЕТ ОСТРОЕ…
Меня одолевает острое
и давящее чувство осени.
Живу на даче, как на острове.
и все друзья меня забросили.
Ни с кем не пью, не философствую,
забыл и знать, как сердце влюбчиво.
Долбаю землю пересохшую
да перечитываю Тютчева.
В слепую глубь ломлюсь напористо
и не тужу о вдохновении,
а по утрам трясусь на поезде
служить в трамвайном управлении.
В обед слоняюсь по базарам,
где жмот зовет меня папашей,
и весь мой мир засыпан жаром
и золотом листвы опавшей…
Не вижу снов, не слышу зова,
и будням я не вождь, а данник.
Как на себя, гляжу на дальних,
а на себя — как на чужого.
С меня, как с гаврика на следствии,
слетает позы позолота.
Никто — ни завтра, ни впоследствии
не постучит в мои ворота.
Я — просто я. А был, наверное,
как все, придуман ненароком.
Все тише, все обыкновеннее
я разговариваю с Богом.
1965
Вдогонку: перечитывая Тютчева. Читает Леонид Броневой.
Федор Тютчев
сентябрь 1866 г.
Когда дряхлеющие силы …
Когда дряхлеющие силы
Нам начинают изменять
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать,-
Спаси тогда нас, добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменяющую жизнь;
От чувства затаенной злости
На обновляющийся мир,
Где новые садятся гости
За уготованный им пир;
От желчи горького сознанья,
Что нас поток уж не несет
И что другие есть призванья,
Другие вызваны вперед;
Ото всего, что тем задорней,
Чем глубже крылось с давних пор,-
И старческой любви позорней
Сварливый старческий задор.
Волчица
Души моей листай страницы,
прочти, пойми, не осуди
меня, где в образе Волчицы
Я жажду счастье обрести.
Я — чёрно-белые страницы,
что мне начертаны судьбой
я доброта и злость волчицы,
веду я чёрно-белый бой.
В душе моей живёт жестокость,
а в сердце — ласка, доброта,
Во мне есть смелость, есть и робость,
уродство есть и красота.
Стать чистой белою страницей,
где правит миром доброта? –
мне не дано, ведь я волчица,
где клык, где когтя острота.
Я фальшь издалека учую
И обойду иной тропой,
предателя, врага прощу я,
но вызову на смертный бой.
Я одолею все преграды,
пройду сквозь тёмный лес одна,
Я обрету свои награды,
ведь я бесстрашна и сильна.
Акул морских преодолею,
и не собьёт с пути волна,
даю Вам слово!!! — я сумею,
ведь я, талантлива, умна.
Я стану чёрною страницей,
где голод, мрак и пустота,
Ведь только так смогу пробиться
В мир красок, где живёт мечта.
Я белый лист души раскрашу,
Я чёрный лист души сожгу,
Я душу красками украшу,
ведь я волчица — я смогу…
Последнюю прочтя страницу,
меня пойми, не осуди,
что образ хищницы-волчицы
поможет счастье обрести.
Людмила Светлова
Чудо-Люда
Шота Руставели
Из «Витязь в тигровой шкуре»
Называется миджнуром у арабов тот влюбленный,
Кто стремится к совершенству, как безумец исступленный.
Ведь один изнемогает, к горним высям устремленный,
А другой бежит к красоткам, сластолюбец развращенный.
Должен истинно влюбленный быть прекраснее светила,
Для него приличны мудрость, красноречие и сила,
Он богат, великодушен, он всегда исполнен пыла…
Те не в счет, кого природа этих доблестей лишила.
Суть любви всегда прекрасна, непостижна и верна,
Ни с каким любодеяньем не равняется она:
Блуд — одно, любовь — другое, разделяет их стена.
Человеку не пристало путать эти имена.
Нрав миджнура постоянен: не чета он блудодею,
Верен он своей любимой и скорбит в разлуке с нею.
Будь любимая сурова — он и так доволен ею…
В мимолетных поцелуях я любви не разумею.
Не годится звать любовью шутки взбалмошные эти.
То одна у ветрогона, то другая на примете.
Развлекаться столь беспечно лишь дурные могут дети.
Долг миджнура: если нужно, обо всем забыть на свете.
У влюбленного миджнура свой единственный закон:
Затаив свои страданья, о любимой грезит он.
Пламенеет он в разлуке, беспредельно исступлен,
Подчиняется смиренно той, в которую влюблен.
Тайну раненого сердца не откроет он другому,
Он любимую позорить не захочет по-пустому,
Он свои скрывает чувства, он к ее не ходит дому,
Он за счастье почитает эту сладкую истому.
Людвиг Ван Беховен
Симфония № 5. Посмотрите её в исполнении Сида Сизара и Нанетт Фабрей.
Так, вот о чем писал Бетховен! Ха-ха-ха!
Иосиф Бродский
НЕ ВЫХОДИ ИЗ КОМНАТЫ
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно — возглас счастья.
Только в уборную — и сразу же возвращайся.
О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
И кончается счетчиком. А если войдет живая
Милка, пасть разевая, выгони не раздевая.
Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
Таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?
О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
В пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; еще одна будет лишней.
Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
Догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
Эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
Слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
Шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
ПИСЬМА РИМСКОМУ ДРУГУ
Из Марциала
Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемены у подруги.
Дева тешит до известного предела —
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятье невозможно, ни измена!
—
Посылаю тебе, Постум, эти книги
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных —
лишь согласное гуденье насекомых.
—
Здесь лежит купец из Азии, толковым
был купцом он — деловит, но незаметен.
Умер быстро: лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним — легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях Империю прославил.
Столько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
—
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники — ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
—
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела
все равно, что дранку требовать у кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я, не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
Он и будет протекать на покрывало
—
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им…
Как там в Ливии, мой Постум,- или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
—
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
—
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
—
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце.
Стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке — Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
март 1972
ДЕБЮТ (1970)
1
Сдав все свои экзамены, она
к себе в субботу пригласила друга,
был вечер, и закупорена туго
была бутылка красного вина.
А воскресенье началось с дождя,
и гость, на цыпочках прокравшись между
скрипучих стульев, снял свою одежду
с непрочно в стену вбитого гвоздя.
Она достала чашку со стола
и выплеснула в рот остатки чая.
Квартира в этот час еще спала.
Она лежала в ванне, ощущая
всей кожей облупившееся дно,
и пустота, благоухая мылом,
ползла в нее через еще одно
отверстие, знакомящее с миром.
2
Дверь тихо притворившая рука
была — он вздрогнул — выпачкана; пряча
ее в карман, он услыхал, как сдача
с вина плеснула в недрах пиджака.
Проспект был пуст. Из водосточных труб
лилась вода, сметавшая окурки.
Он вспомнил гвоздь и струйку штукатурки,
и почему-то вдруг с набрякших губ
сорвалось слово (Боже упаси
от всякого его запечатленья),
и если б тут не подошло такси,
остолбенел бы он от изумленья.
Он раздевался в комнате своей,
не глядя на припахивавший потом
ключ, подходящий к множеству дверей,
ошеломленный первым оборотом.
Виктор Платонович Коркия
Мы перешли пределы откровенности
Мы перешли пределы откровенности,
однако сохранили про запас
испытанные нравственные ценности,
которым грош цена уже сейчас.
Не с пьяных глаз мы брали обязательства,
мы трезво все продумали сперва,
но властно предъявили обстоятельства
свои бесчеловечные права.
И все потенциальные возможности,
и все прекраснодушные мечты
открылись вдруг во всей своей ничтожности
в час ночи под покровом темноты.
И за окном кончалось мироздание,
и миллионы одиноких глаз
из космоса смотрели без сознания,
как коллективный Бог, на смертных нас…
Ольга Чикина
Балерина
Дорогая балерина
Не глядела в зябкий зал
На пустые до несносного места.
Для чего ж она парила?
Для кого ж её глаза
И красиво обведённые уста?
В этом зале только прачки,
Господа на Колыме,
Это покер без тузов и королей.
Что тут делать в белой пачке?
Что тут бегать в полутьме,
Перед прачками кататься по земле?
Стыли девочки в партере,
И свободные места
Окружали этих девочек прямых,
И свободный офицерик
Без медалей и креста
Кушал яблочко в желаниях хмельных.
Стыли тапочки евреев,
Грели нары господа,
Грели в пальчиках холодные очки —
Офицерик с гонореей
Отсылает в никуда
Театралов за немодные стишки.
Ни окошечка не видно
В этом зале полутемном
С видом на ночь, на машины и Москву,
Чтоб не прыгать балеринам
В белых платьицах казенных
Из окошек прямо жопой на траву.
В этом зале только прачки,
Господа на Колыме,
И стояла, ровно голая, при всех,
Балерина в белой пачке,
Белый лучик на тюрьме,
Белый гвоздик, вбитый Богом не совсем.
Радмила Корман
Живи
Живи, пока тебе живётся!
Устал? Спокойно отдышись.
Упал? Пусть друг не отвернётся.
А если друга нет…Молись!
Попросят? Ты отдай, не майся.
Не оценили? Не сердись.
Закрыли дверь? Не возвращайся…
Хотят учить тебя? Учись!
Любовь стучит? Открой скорее,
Она не будет долго ждать.
Ты виноват? Так будь мудрее,
«Прости» не забывай сказать.
Уйти от подлости старайся!
А предали? Прощеньем мсти!
К тебе с душой? Ты открывайся…
И всё до капельки дари.
Тебе ответить доведётся
За все поступки под конец.
Живи, пока тебе живётся!
А Бог рассудит. Он — Творец…
Владимир Высоцкий «Я никогда не верил в миражи» читает Александр Филиппенко
Я никогда не верил в миражи,
В грядущий рай не ладил чемодана,-
Учителей сожрало море лжи —
И выплюнуло возле Магадана.
И я не отличался от невежд,
А если отличался — очень мало,-
Занозы не оставил Будапешт,
А Прага сердце мне не разорвала.
А мы шумели в жизни и на сцене:
Мы путаники, мальчики пока,-
Но скоро нас заметят и оценят.
Эй! Против кто?
Намнем ему бока!
Но мы умели чувствовать опасность
Задолго до начала холодов,
С бесстыдством шлюхи приходила ясность —
И души запирала на засов.
И нас хотя расстрелы не косили,
Но жили мы, поднять не смея глаз,-
Мы тоже дети страшных лет России,
Безвременье вливало водку в нас.
Белла Ахмадулина
Это я …
Это я — в два часа пополудни
Повитухой добытый трофей.
Надо мною играют на лютне.
Мне щекотно от палочек фей.
Лишь расплыв золотистого цвета
понимает душа — это я
в знойный день довоенного лета
озираю красу бытия.
«Буря мглою…», и баюшки-баю,
я повадилась жить, но, увы, —
это я от войны погибаю
под угрюмым присмотром Уфы.
Как белеют зима и больница!
Замечаю, что не умерла.
В облаках неразборчивы лица
тех, кто умерли вместо меня.
С непригожим голубеньким ликом,
еле выпростав тело из мук,
это я в предвкушенье великом
слышу нечто, что меньше, чем звук.
Лишь потом оценю я привычку
слушать вечную, точно прибой,
безымянных вещей перекличку
с именующей вещи душой.
Это я — мой наряд фиолетов,
я надменна, юна и толста,
но к предсмертной улыбке поэтов
я уже приучила уста.
Словно дрожь между сердцем и сердцем,
есть меж словом и словом игра.
Дело лишь за бесхитростным средством
обвести ее вязью пера.
— Быть словам женихом и невестой! —
это я говорю и смеюсь.
Как священник в глуши деревенской,
я венчаю их тайный союз.
Вот зачем мимолетные феи
осыпали свой шепот и смех.
Лбом и певческим выгибом шеи,
о, как я не похожа на всех.
Я люблю эту мету несходства,
и, за дальней добычей спеша,
юной гончей мой почерк несется,
вот настиг — и озябла душа.
Это я проклинаю и плачу.
Пусть бумага пребудет бела.
Мне с небес диктовали задачу —
я ее разрешить не смогла.
Я измучила упряжью шею.
Как другие плетут письмена —
я не знаю, нет сил, не умею,
не могу, отпустите меня.
Это я — человек-невеличка,
всем, кто есть, прихожусь близнецом,
сплю, покуда идет электричка,
пав на сумку невзрачным лицом.
Мне не выпало лишней удачи,
слава богу, не выпало мне
быть заслуженней или богаче
всех соседей моих по земле.
Плоть от плоти сограждан усталых,
хорошо, что в их длинном строю
в магазинах, в кино, на вокзалах
я последнею в кассу стою —
позади паренька удалого
и старухи в пуховом платке,
слившись с ними, как слово и слово
на моем и на их языке.
Владимир высоцкий
А мы живём в мертвящей пустоте
А мы живём в мертвящей пустоте, —
Попробуй, надави — так брызнет гноем…
И страх мертвящий заглушаем воем,
И вечно первые, и люди, что в хвосте.
И обязательное жертвоприношенье,
Отцами нашими воспетое не раз,
Печать поставило на наше поколенье,
Лишило разума, и памяти, и глаз.
И запах крови, многих веселя …
Владимир не завершил третью строфу, наверное, не потому что не успел … страшно было писать, что видел.
Впрочем, lets move и «всё пройдет»! 🙂 Слушаем Ах астахову:
Ах Астахова
Мой вам совет, при любых обстоятельствах, делайте вид, что на сердце покой
Мой вам совет: при любых обстоятельствах
делайте вид, что на сердце покой.
Это ваш шанс избежать обязательства
всем объяснять, что случилось с тобой!
Будьте приветливы, доброжелательны,
стрессоустойчивы, в чем-то просты.
Больше читайте, тогда обязательно
мысли и речи не будут пусты.
Не осуждайте других, не злорадствуйте!
Помните истину: прошлого нет.
Возраст неважен, указанный в паспорте,
только душа знает, сколько вам лет.
Будет тогда в жизни все замечательно,
снимет любую печаль, как рукой!
Но главное здесь — при любых обстоятельствах
делайте вид, что на сердце покой.
Татьяна Михненко
Витебск, Бат-ям.
Я, как и все…, а думала, что другая… Сейчас-рисую…